На дьячем острове боярский сын Похабов
Построил хижину, чтоб добывать ясак...
Прошли года в глухой тоске ухабов,
Века легли, как гири на весах.
Над летниками тесными бурятов
Сычиный дух да хмель болотных трав:
Сюда бежали, бросивши Саратов,
И вольный Дон, и старой веры нрав.
И город встал в пролете этом узком,
Суму снегов надевши набекрень,
И наречен он был в веках Иркутском,
Окуренный пожарами курень.
Вот он встает в туманах, перебитых
Неумолимым присвистом весны.
Немало есть фамилий именитых –
Трапезниковы, Львовы, Баснины.
Он богател. Его жирели тракты,
Делил полмира с белыми дверьми,
И чай везли его подводы с Кяхты,
Обозы шли из Томска и Перми.
Он грузен стал, он стал богат, а впрочем,
Судеб возможно ль было ждать иных
От золотых и соболиных вотчин,
От ярмарок и паузков речных.
Он, словно струг, в века врезался, древний.
Рубили дом, стучали топоры,
Бродяги шли из Жилкинской деревни,
С Ерусалимской проклятой горы.
Он шлет их вдаль. Оборванные парни
Идут навстречу смерти и пурге,
Мрут от цинги в тени холодных варниц,
От пули гибнут смолоду в тайге —
Чтоб богател, чтоб наливался жиром,
Купеческий, кабацкий, поторжной,
На весь немшоный край,
над целым полумиром
Поставленный купцами и казной.
Виссарион Саянов
